[ГЛАВНАЯ] [ПОРТРЕТЫ] [ОПРОС] [ПЕРЕПИСКА]
|
|
[ГЛАВНАЯ] [ПОРТРЕТЫ] [ОПРОС] [ПЕРЕПИСКА] |
|
Ирина Хакамада: политик как женщина |
Пять лет назад, в 1999 году, Ирина Хакамада написала книгу воспоминаний [1] (не так давно в сокращенном виде она была выставлена на персональном сайте мемуаристки[2]). На мой взгляд, в этой книге есть вся необходимая информация для написания психологического портрета ее автора. Можно даже сказать, что сама книга является психологическим автопортретом, и для того, чтобы его разглядеть, требуется не более, чем вдумчивое и внимательное чтение. То ли Хакамада предельно чистосердечный человек, с неудержимой тягой к публичной исповеди, то ли у нее имелись более прозаические причины. Так, есть некоторые основания предполагать, что Хакамада консультировалась у психологов, поскольку в воспоминаниях есть немало фраз (скрытых цитат), которые намекают на приобретенные в результате такого общения психологические знания (см., например, с. 63, 78, 332). Кроме того, Хакамада дает психологам неадекватно восторженную оценку:
"Я верю психологам. Больше того, я точно знаю, что они правы" (с. 121).
Скорее всего, все это - остаточные явления не слишком квалифицированно проведенной психотерапии[3].
Текст воспоминаний Хакамады типологически принадлежит к недоуменным текстам, поэтому единственное затруднение заключается в том, как читать получившийся у Хакамады квазипсихологический портрет. Такие тексты появляются в тех случаях, когда интуитивное понимание автора по тем или иным причинам превосходит доводы его разума (или доводы психотерапевта). В результате у читателя создается впечатление, что в тексте есть все необходимые слова, чтобы он получил адекватную своему замыслу завершенность, необходимо только иногда поменять их местами.
В понятии недоуменного текста нет ничего обидного для его автора. Дело в том, что к этому типу текстов относятся, как правило, рефлективные тексты, а работа самосознания в большинстве случаев слишком сильно корректируется разного рода эмоциональными фильтрами и нередко бывает менее адекватной объекту, чем просто непредвзятый взгляд со стороны.
О женском.
Наверное, наиболее сильным и значимым качеством в характере Ирины Хакамады является женственность. Это утверждение требует подробных пояснений, причем вовсе не в контексте доказательства того, что вращаясь на политическом поле и занимаясь традиционно мужским родом деятельности, Хакамада не превратилась в мужика в юбке, что, к несчастью, нередко с женщинами-политиками происходит. Имеется в виду другое. Культивирование своих женских качеств, по-видимому, является основной жизненной задачей, которую Хакамада ставит перед собой, на которой - сознательно и подсознательно - сосредоточен фокус ее внимания. Для себя она называет эту задачу "женский стиль в политике" и, надо сказать, она, чуть ли не единственная среди женщин-политиков, преуспевает в ее решении.
Можно сделать даже более сильное утверждение. Хакамада не столько является женщиной по рождению, сколько делает (воспитывает) из себя женщину. В некотором смысле Хакамада - контрамот[4], ее женское время течет как бы в противоположном направлении, навстречу обычному женскому времени. В большинстве культур принято считать, что лучший возраст для женщины - молодость, дальнейшая история женщины - история потерь. Если мужчина с возрастом приобретает ценные мужские качества - силу, опыт, мужественность, мудрость, то женщина с возрастом женские качества - красоту, свежесть, непосредственность - только теряет. У Хакамады все происходит наоборот. С возрастом она эти ценные женские качества у себя воспитывает и выращивает, как раз история этих приобретений и является основным предметом рассказа в ее воспоминаниях. Причем у нее это не выглядит смешно или пародийно, как у молодящихся женщин, напротив, год от года она действительно хорошеет.
Причина такой контрамотности достаточно банальна, это плохие стартовые условия. В детстве Хакамада была гадким утенком, сверстники не хотели ее замечать. Хуже того, родной отец, к которому она была привязана (с. 48-49), не хотел обращать на нее внимания (с. 49). В результате у нее сложилось впечатление, что никто ей не интересуется (с. 55, 57). Наверное, не столь важно, каковы были действительные обстоятельства, была ли в действительности Хакамада некрасивым ребенком красивых родителей (с. 37, 91, 120), важно то, что с детства она приобрела три комплекса - исключительное внимание к женской красоте, повышенный интерес к тому, чтобы окружающие ее замечали, и преувеличенную потребность в общении. Три оценочных шкалы - красивый/уродливый, заметный/незаметный и общение/одиночество - оказались у нее взаимосвязанными и доминирующими, благодаря чему сформировались соответствующие мотивации.
О том, насколько эти детские комплексы живучи, свидетельствует рассказ о том, как Хакамада придумывала свою куклу для телепрограммы Василия Григорьева "Куклы":
"…фантазия против воли уже включилась и искомый образ вылепила - самоуничижительный, но, по-моему, точный. Представилось такое черненькое существо с такими яростными, любопытными глазками. Оно появляется в самый неожиданный момент - заглядывает в окошко, выпрыгивает из кустов, высовывается из дымохода, в зависимости от сюжета и декораций. И всегда задает один и тот же вопрос: "А что вы тут делаете? Расскажите!" И всегда - невпопад, всегда эту Хакамаду прогоняют: "А ну, пошла отсюда!" (с. 135-136).
Это - недавняя проекция, написанная в то время, когда Хакамада уже стала узнаваемым политиком. К тому же значение данной проекции усиливается тем, что она не оригинальна. Это слегка подправленная цитата из фильма Элема Климова "Добро пожаловать или Посторонним вход воспрещен", широко известного как раз во времена детства Хакамады. В фильме был сквозной персонаж, нелепый, придурковатого вида мальчик с сачком для ловли бабочек, который все время появлялся не вовремя и задавал вопрос: "Чего это вы тут делаете, а?". На него махали руками и прогоняли. По-видимому, в детстве Хакамада действительно представляла себя в виде такого тощего, длинного и никому не нужного мальчика. Это и была та стартовая линия, от которой она начала свое движение с целью стать привлекательной и стать женщиной.
Во избежание недоразумений нужно сказать, что речь идет о гендерной самоидентификации, о том, какое представление о себе складывается у человека в голове, а отнюдь не о физиологии или эмоциональном психотипе. Здесь у Хакамады, по-видимому, все в полном порядке. Хотя она любит писать о своем внутреннем голосе, о том, что в ней уживается два человека, а в ее характере - противоречивые черты, никаких шизоидных признаков в ее текстах не наблюдается. Напротив, похоже, что у нее вполне сбалансированная нервная организация с высоким эмоциональным тонусом. Когда она говорит, что реагирует всем организмом (с. 32, 81 и т.д.), она, по-видимому, точно передает свои ощущения. По темпераменту Хакамада, вероятно, сангвиник[5], она бурно проявляет свои эмоции, и ассоциативный фон, который сопровождает ее рассказы, нередко, как у многих чувствительных женщин, оказывается целостным, детально отображающим те образные аналогии, которые подсказывают чувства. Вот так она, например, описывает свои встречи с бандитами:
"Было в моей жизни несколько встреч с бандитами. Меня пытались запугать, причем я сидела одна, в окружении этих мужиков, которые рассказывали открытым текстом, что они со мной сделают, я их слушала и сердце уходило в пятки. <…> Но паники нет. Я знаю, что дальше произойдет с моим организмом, и жду. Все опускается куда-то вниз, к солнечному сплетению, где, говорят, обитает наша душа, потом медленно поднимается к горлу, дальше ударяет по мозгам, от них вся энергия, какая во мне есть, сжимается в тугой комок... И происходит взрыв. Откуда-то берутся слова, которых за минуту до этого у меня не было, но дело даже не в словах - действует сама энергия отпора. Эти крутые мужики на глазах съеживаются, уходит весь их кураж. И тогда их можно добивать. Все, вы мне неинтересны! - поворачиваюсь и ухожу" (с. 31).
Если приглядеться к выделенным нами из контекста словам, при желании в них можно увидеть довольно стандартное описание женского оргазма, по крайней мере, похожим образом его изображают в популярной беллетристике. А вот описание ощущений Хакамады по поводу того, что она в первый раз обрела финансовую свободу:
"Свобода! Столько я о ней думала, столько говорила, и только теперь испытала на себе, что она значит и что дает. Ощущение было ослепительное: полного обновления, полета, удесятерения всех возможностей - и в умственной работе, и в трудоспособности, и в общении с людьми. Как будто внутри у меня обнаружился новый, мощный источник энергии, и все, перед чем я прежде пасовала, эта энергетика делала преодолимым. В самом доподлинном смысле слова я стала другим человеком" (с. 145).
Если в данном описании тоже оставить только выделенные слова, мы получим другой фрагмент из дамского романа, - не менее стандартный рассказ о женских чувствах после потери невинности. Такие примеры внимательный читатель может обнаружить на каждой странице воспоминаний, для нас же это важно в том отношении, что ассоциативный фон текстов Хакамады можно использовать в качестве детектора искренности автора при верификации его рассуждений.
Возвращаясь к проблемной для Хакамады области, подчеркнем, что гендерная самоидентификация, к сожалению, базируется не только на внутренних факторах, физиологических ощущениях и особенностях эмоциональной организации, но и на внешних, навязанных средой и воспитанием, действие которых может быть, как в случае с Хакамадой, не менее сильным, болезненным и продолжительным, чем у внутренних. Поэтому гендерная самоидентификация для Хакамады оказалась не бесплатным подарком судьбы, а той целью, за которую ей приходилось и приходится бороться.
Одним из главных объектов борьбы для Хакамады является красота. Красота не только ее "околдовывает", подчиняет себе ее чувства и поступки (с. 67, 76-77, 78, 84 и т.д.), она естественным образом ассоциируется в ее представлениях с другой, не менее доминантной категорией - силой. На первый взгляд, все это указывает не на женские, а на мужские наклонности, более того, Хакамаду привлекает не мужская, а преимущественно женская красота (с. 96). Тем не менее, речь, конечно, о лесбийстве не идет. Просто ее точка зрения является не интериоризированной, а, скорее, экстериоризированой: это взгляд на себя со стороны, через пристальное разглядывание себе подобных. Подтверждением сказанному может послужить принцип, по которому Хакамада выбирает себе друзей. С одной стороны, это такие же одинокие люди с аналогичными психологическими проблемами, такими были подружки и друзья детства (с. 57-61), такими являются и ее нынешние спутники по политической деятельности - Немцов, Чубайс, Кириенко. С другой стороны, это образцы для подражания, у которых можно учиться:
"Уже во взрослом состоянии жизнь свела меня с женщиной, имени которой я называть не буду. Она была старше меня, умнее, опытнее - я испытывала к ней то же самое, что фанаты эстрадных звезд к своим кумирам. Я готова была слушать ее сутками, читала все, о чем она упоминала хотя бы мельком, копировала ее манеры. Сознательно, целенаправленно сделала ее своей подругой - сенсеем таким женским..." (с. 61).
Из-за низкой самооценки у Хакамады вырастает желание не столько реализовать себя, свои уже имеющиеся качества, сколько превратиться в другого, стать похожей на выбранный прекрасный образец:
"Я никогда не жила просто так, как живется. Всегда было очень важно - поставить цель и полностью мобилизоваться на ее осуществление. Ключевым в определении этих целей было слово "стать". Не просто выйти на определенные позиции, но и во всем, включая внешний облик, превратиться в такого человека, который имеет право их занимать" (с. 90-91).
Хакамада постоянно работает над своей красотой. Стать балериной (детская мечта) у нее не получилось (112), но своей внешности, одежде и манерам политик Хакамада, судя по тексту книги, уделяет не меньшее внимание, чем своим политическим взглядам. Кроме того, в борьбе за красоту (точнее, за ее коррелят в данном идиодискурсе - заметность) она не чурается даже экстремистских методов. Нельзя сказать, что от детской привычки к отчаянию у Хакамады вырабатывается склонность к отчаянным поступкам. В комфортных для себя обстоятельствах она, конечно, окружающих не эпатирует ("Конфликтов не переношу и всячески их избегаю" - с. 29). Однако в ситуациях рискованных и тяжелых, которые, по-видимому, эмоционально возвращают ее к мучительным детским впечатлениям, она выбирает контрастные и демонстративные модели поведения, идет против общего мнения:
"…анализируя свои действия, я очень часто обнаруживаю, что кричу "во здравие", когда все кругом возглашают "за упокой"" (с. 27).
Иногда все это напоминает психологически обусловленный нонконформизм, некоторое обратное общее место:
"Кто-то из участников ток-шоу высказывает общепринятое, традиционное мнение, по глазам присутствующих я вижу, что он попал "в яблочко", и тут во мне мгновенно поднимается буря, и когда дают слово, выступление как бы выстреливается, жесткое полемичное и даже агрессивное. И мне потом ничего не хочется менять" (с. 85).
Нельзя сказать, что Хакамада спорит ради спора или из любви к интеллектуальным баталиям; скорее всего, ею движет потребность в экспансии своих представлений о мире, желание реализовать свое понимание красоты, которое базируется на ощущении, что красота должна выделяться и не может не противиться общему согласию.
Борьба, как известно, плохо сочетается с чувством меры. Наверное, борьба за женственность тоже не может обойтись без переоценки этого качества, поэтому в воспоминаниях Хакамады при желании можно обнаружить довольно много сексистских оценок самого разного, иногда забавного толка:
"…в нем есть женское начало - поэтому он так и талантлив" (с. 41); "Мужской шовинизм - тупой, неприкрытый, уродский" (с. 192); "Большое удовольствие - наблюдать за посрамлением тупой, грубой силы. Но ведь важно еще и кто преподает ей этот урок. Не зайчик, не мышонок, а именно девочка" (с. 199).
Однако вместе с обретением женственности феминистские тенденции у Хакамады должны не расти, а ослабевать. Хотя она уже утверждает, что обожает свой дом (с. 72), в полном смысле домашней женщиной она себя назвать не может, попытки построить полноценное семейное гнездо у нее пока не получаются, в том числе и по психологическим причинам (с. 73). Однако, если в молодости центром ее жизни была работа, то есть этот центр располагался в традиционно мужской области, к сорока годам он переместился в женскую сторону и находится сегодня на женском поле:
"Я все в своей жизни выстраиваю на семье, на доме. Не знаю, откуда черпают энергию люди, в том числе и женщины, у которых дом - какое-то необязательное приложение к работе, карьере или творчеству. Наверное, находят для себя другие источники, мне неизвестные. Я бы так не могла. Если бы я жила одинокой жизнью, у меня и нигде бы ничего не получилось" (с. 82).
Собственно, в этом и состоит необычность Хакамады для отечественной политической сцены. Она не скрывает, что частная жизнь для нее важнее политической и не конкурирует с мужчинами-политиками на мужском поле.
О Борисе Немцове, товарище по гендерному несчастью и антиподе.
Для сравнения имеет смысл ненадолго отвлечься в сторону и остановиться на рассмотрении близкого случая психологической гендерной травестии. Это тем более удобно, что Борис Немцов за два года до Ирины Хакамады тоже написал воспоминания, они доступны для исследования как в бумажном, так и в электронном виде[6].
Характер Немцова, как и характер Хакамады, тоже в сильной степени моделирован гендерной неадекватностью. Во многом у него не мужское, а женское восприятие, женские модели поведения; он пользуется преимущественно дамским лексиконом и оценочной логикой. По сути, женственность является наиболее значимой чертой и в его политическом характере, она определяет его политическую судьбу, в том числе, начальные успехи и нынешние неудачи на профессиональном поприще. Причины гендерных сдвигов у Немцова тоже лежат в детстве и объясняются последствиями развода родителей. Немцова воспитывали мать и старшая сестра, причем мать, по-видимому, обиды на отца не скрывала, испытывала к своим детям гипертрофированную привязанность и оказывала на их податливое сознание избыточное эмоциональное давление. Однако в отличие от Хакамады Немцов не страдал от одиночества и невнимания противоположного пола, скорее наоборот, поэтому женские модели в его поведении являются простым калькированием с непригодных для этого гендерных образцов[7].
Так или иначе у Немцова зафиксировалось женское отношение к возрастным изменениям. Когда Немцов говорит об изменениях в себе, он, находясь в наиболее продуктивном для мужчины возрасте, говорит о старении (с. 9), о боязни потерять здоровье (с. 149). Человеческое время в его понимании - это время медленной и неизбежной деградации (с. 49), а профессиональное время политиков - это время потерь ("… судьба политиков очень-очень незавидная. Квалификация утрачивается обязательно. Так что политик везде теряет" - с. 62). Соответственно, если построить график его успехов, то наибольшие достижения будут расположены в молодости (занятия физикой, губернаторство в Нижнем Новгороде и начальная часть вице-премьерства), за ними следует постепенный спад и утрата позиций.
По его словам, основной жизненный успех у него расположен не в профессиональной области, а в личной. Это - рождение дочери (с. 10). Более того, по наследству от матери Немцову передалась избыточная привязанность к своим детям. Иногда он даже производит впечатление отца-одиночки, не только экзальтированными высказываниями в адрес дочери ("моя дочь - это то, ради чего можно жить" - с. 123), явным эмоциональным предпочтением, которое он оказывает ей перед женой, но и такими механическими мелочами, как начальное место дочери в перечислениях типа "дочь, жена" (с. 13).
О чем бы Немцов ни говорил, о себе, о работе, о других людях, центральным познавательным термином у него является не знание, убеждение или вера, а впечатление[8]. Его внимание направлено не на сущность явлений, а на их внешние проявления. Для человека это - внешность (с. 12, 18, 19, 81 и т.д.), для поступков - это их огласка (с. 91) и пересуды с ними связанные (с. 141), для событий и свершений - это их место в истории (с. 10, 88, 106). Понятие важного устойчиво ассоциируется у него с понятием заметного (ср.: "Мои ошибки кажутся большими или маленькими, а в последнее время все они кажутся какими-то грандиозными, потому что они публичные" - с. 10). Когда речь заходит о содержании этого важного, оказывается, что для Немцова содержание является вторичным и расплывчато-неопределенным ("Думаю, что делаю все ради того, чтобы сделать что-то важное и конкретное для общества, чтобы были реализованы все способности" - с. 24). Ему ничего не остается, как всецело полагаться на судьбу и удачу (с. 9-10).
С ориентацией на впечатления коррелирует преувеличенная склонность Немцова к общению: "Не мыслю себя без возможности общаться. Мне кажется, я могу общаться с людьми самыми разными, в том числе и враждебными" (с. 144). Эта склонность как объединяет его с Хакамадой, так и отличает от нее. Хакамада ценит общение за возможность производить впечатление, Немцов - за возможность впечатления получать:
"…я счастлив, что у меня есть такая уникальная возможность общаться с ходячими легендами и гениями" (с 110), "В этом, кстати, прелесть моей профессии: могу с такими людьми встречаться, с какими явно не мог бы, если бы не был губернатором. Я понимаю, что Пугачева со мной беседует не потому, что я такой уж интересный для нее слушатель или собеседник, а просто потому, что я известный человек. А все известные люди, как правило, друг с другом общаются" (с. 117).
Это различие не принципиально в том отношении, что в обоих случаях власть и должность в немалой степени ценятся как средства для реализации потребности в общении, то есть в обоих случаях так или иначе представлена пассивная точка зрения, в большей степени характерная для женских стереотипов поведения, чем для мужских[9].
Как для основной массы женщин, для Немцова характерен внешний локус контроля. Это означает, что он ориентируется не столько на свои убеждения, сколько на мнения окружающих, и строит свое поведение под влиянием преимущественно внешних, а не внутренних факторов. Немцов является зависимым вдвойне, поскольку им руководит установка не на воздействие, а на реагирование, нередко пассивное. Книга его воспоминаний производит в этом смысле анекдотическое впечатление - он послушно отвечает на все вопросы, которые перед ним ставит интервьюер, вне зависимости от того, знает он предмет или не знает[10]. При этом, нельзя сказать, что Немцов получает удовольствие от того, что является зависимым человеком. По его определению, зависимость - это "щемящее ощущение того, что, вопреки твоему желанию и твоим чувствам, ты обязан выполнять требования других людей. Неприятное состояние, в котором периодически находятся все люди мира. <…> Состояние зависимости всегда приводит к угнетенности, подавленности, замкнутости и совершенно не соответствует моему мироощущению" (с. 144-145).
Однако, вряд ли можно, ориентируясь на впечатления, настолько хорошо разбираться в политической жизни, чтобы чувствовать себя среди политиков безопасно и уютно. Немцов довольно часто и не к месту говорит о страхе и трусости (82, 98, 149). Поневоле главной ценностью в общении для него оказывается искренность, а главной неприятностью - фальшь и лицемерие. Шкала открытость/скрытность попадает у него в центр оценочных структур идиодискурса, а количество высказываний на эту тему делает его воспоминания похожими на тексты параноиков. Открытость Немцова нередко переходит границы приличий и превращается в фамильярность[11], его представления о закрытости и кознях окружающих тоже преувеличены, по его мнению, закрытость свойственна большинству людей, в том числе большинству женщин, см., например, такое высказывание о собственной жене:
"Раиса - человек достаточно закрытый для внешнего мира и в то же время достаточно раскрепощенный, когда речь идет о семье. Она хороший человек и прямой, бесхитростный, что большая редкость для женщины" (с. 122-123).
Поэтому у Немцова, как у многих женщин, возникают проблемы с друзьями, которых, судя по его словам, у него мало либо нет вообще:
"Дружба - возможность для людей, которых не связывают родственные отношения, быть абсолютно откровенными друг с другом. <…> Когда какой-то персонаж говорит, что у него очень много друзей, что все вокруг него друзья и приятели, то тем самым он демонстрирует свою незащищенность от окружающего мира. <…> Как правило, постоянных друзей очень мало. Может быть, даже никого нет. Ни одного человека. Я не считаю, что это уж совсем трагично. Потому что посвящать в свои тайны другого человека - не совсем безопасное дело" (с. 144).
Как результат - любые отношения Немцов пытается превратить в семейные, в том эмоциональном (чаще всего женском) их понимании, когда от партнера не только требуется абсолютная собственная искренность, но и способность терпеть неограниченную искренность контрагента. Которая может, как у Немцова, оказаться избыточно эгоцентричной. Судя по тексту воспоминаний, любой вопрос Немцов считает обращенным лично к себе и умеет встраивать свое "я" в любой упоминаемый объект, ср., например, его высказывание о Билле Клинтоне:
"Симпатичный человек! <…> К России относится (и, в частности, ко мне) только сквозь призму американских интересов. <…> Базовыми для Клинтона являются три вещи: гражданские свободы, в частности свобода слова, выборы и частная собственность. Это единственное, что он считает существенным. Не он один, кстати: я тоже так считаю" (с. 105).
Наверное, недаром Немцова считают легкомысленным даже расположенные к нему женщины[12], в том числе и Хакамада:
"Борис - полная противоположность Чубайсу. Он все время улыбается, он всем открыт - и это не маска, открытость у него в крови. Но при этом он человек очень поверхностный. …Немцову трудно сосредоточиться на чужих мыслях, хочется поскорее высказать свои" (с. 185).
Поскольку суждения Немцова базируются на впечатлениях, ему поневоле приходится пользоваться логикой оценок, делать эти оценки по традиционной шкале хорошо/плохо и огорчаться по поводу чужих успехов (с. 44). По количеству оценочных определений - "мерзавец, подлец, ничтожество, гений, ходячая легенда, гадость, позор, растление, вседозволенность" - тексты Немцова типологически принадлежат к женским текстам. К тому же по объему и разнообразию женский лексикон Немцова значительно богаче, чем у Хакамады[13]. Это касается и оценочной лексики (ср. выборку из наиболее частотных эпитетов: "симпатичный, привлекательный, приятный, трепетный, трогательный, отвратительный, эффектный, прекрасный, обожаемый, невыносимый, милый, роскошный, противный, невзрачный, щемящий, божественный, коварный" и т.д.), и некоторых выражений, которые употребляют по отношению к себе и к мужчинам преимущественно женщины: "следить за собой", "миниатюрный мужчина", "мурашки по телу", "сердце замирает", "импонировать", "кокетничать", "счастливая звезда", "шокировать", "обожать", "истязать себя", "ничтожество" и проч. Если читать воспоминания Немцова, не обращая внимания на грамматические показатели рода, создается впечатление, что читаешь статью из дамского журнала:
"Я ничего не понимаю в автомобиле. В том, как он устроен. То есть я знаю, что там есть карбюратор, есть цилиндры и так далее. Но как это все работает - я, совершенно как дикарь, ничего не понимаю. И если, не дай Бог, что-нибудь случится, то единственное, на что я способен, это поднять руку в ожидании сердобольного водителя, который остановится и поможет. <…>
Моя личная машина - "Жигули", шестая модель. Ни разу не выезжал на ней. Зачем, если у меня есть персональная машина? Дело в том, что у меня есть охрана, и я не могу ездить на "Жигулях". Может быть, я продам эту машину и куплю "Волгу".
Но больше всего мне нравится "Mitsubishi-Pagero". Не потому, что я преклоняюсь перед японскими машинами, а просто потому, что она очень отвечает моему духу" (с. 129).
В широком гендерном смысле воспоминания Немцова и Хакамады принадлежат к одной и той же разновидности женских текстов, однако они производят на читателя разное впечатление. По-видимому, во многом это связано с тем, что они написаны от лица "женщин" разного возраста. Тексты Немцова напоминают дискурс обиженной стареющей женщины, которая не ожидает от будущего подарков судьбы, тогда как дискурс Хакамады принадлежит молодой женщине, как бы еще невесте, почти девочке, смотрящей в будущее с надеждой и в ожидании чудес.
Нельзя сказать, что Немцов совсем не замечает последствий своего женского воспитания и не пытается с ними бороться. Однако, судя по всему, эта борьба сводится в основном к подражанию мужским стереотипам, калькированию или травестированию их внешних проявлений. Именно с этой точки зрения он объясняет, например, свою любовь к русскому мату:
"…особый колорит языку придают непечатные слова. Причем не тогда, когда они употребляются как заменители обычных русских слов. А тогда, когда они произносятся к месту, четко и создают такую невероятную атмосферу русского колорита. К сожалению, привести пример не могу. Хотя довольно часто пользуюсь такой возможностью" (с. 125).
Обиднее всего, что по натуре Немцов - веселый, энергичный и жизнерадостный человек. Красавец, который теряет жизнерадостность вместе с потерей буйных кудрей, размышляя о непоправимом беге времени (с. 140). Кстати, в данном случае "потеря кудрей" - не вполне метафора. Звучит, конечно, забавно, с намеком на архаику, но слова "сила", "энергия" и "кудри" образуют в лексиконе Немцова тесно связанный кластер контекстуальных синонимов[14].
Завершая сопоставление, надо сказать, что Немцов - не единственный на отечественном политическом поле мужчина-политик с выраженным женским психотипом. Журналисты давно заметили, что у него имеется своего рода близнец, Владимир Жириновский. Памятуя их естественную взаимную нелюбовь, журналисты довольно часто сводят их в одних программах и упоминают в одном контексте. Однако, если Немцов демонстрирует дискурс еще молодой и интеллигентной женщины, то Жириновский воспроизводит грубоватую речь необразованной, но хваткой пожилой бабенки, как говорят в народе, тетки. Поэтому Жириновский выигрывает у Немцова любые дебаты, но Хакамаде они оба - в женском смысле - не соперники.
О родовом проклятии.
Рассказывая о своей судьбе, Хакамада употребляет довольно точное, хотя и метафорическое определение - "проклятие":
"Я - одиночка. Всегда сама по себе, всегда в меньшинстве. Для меня это - трагедия. Я все время пытаюсь с кем-то объединиться. Готова на холодные компромиссы, на самые странные союзы… и на любое свое положение в этих союзах. <…> Но время идет, а ничего не меняется. <…> Меня все принимают, мило улыбаются, говорят комплименты, но близко не подпускают, своей не считают. <…> Чтобы снять это проклятие, сейчас я решаюсь…" (с. 136).
Она пишет, что ее отец, с которым она чувствует душевное родство, тоже был одиноким человеком, правда, его одиночество, как ей кажется, было добровольным, а не навязанным окружающими. Тем не менее, в данном случае есть основание говорить о наследовании психических черт и попытаться интерпретировать это, так сказать, родовое проклятие психологически. Внешним признаком злокачественности этих наследуемых моделей являются одинаковые семейные неудачи: отец Хакамады был женат три раза, Хакамада замужем уже в четвертый раз, и из ее текста не следует, что она воспринимает этот брак как последний.
Реконструкции причин семейных конфликтов, сделанные со слов детей, вряд ли могут быть точны, мы их делать не будем. Существенным моментом являются не причины, а проявления этих конфликтов, поскольку для психики детей, воспринимающих семейный уклад без размышлений, как единственно возможную данность, именно они являются моделирующими. По словам Хакамады, ее родители до того, как развелись, находились в состоянии хронической взаимной враждебности:
"Отец умел полностью отгораживаться от всех. <…> За столом сидел всегда один. Маме не нравилась еда, раздражал сам ее запах, она не могла смотреть, как он манипулирует ложкой и вилкой, считала это бескультурьем. <…> Мама выходила из себя, кричала. А отец реагировал по-самурайски: молчал, словно ничего не слышал" (с. 39); "…мама никогда не говорила отцу, что он гений. Наоборот - всем своим поведением она показывала, что ставит его очень низко, презирает его вкус, его привычки" (с. 45).
В превращенном и симбиотическом виде эта модель семейных отношений передалась Хакамаде. От отца она переняла стоицизм, от матери - установку на неуважительное отношение к своему мужчине.
Самое неприятное, что она воспроизводит дефектную семейную модель бессознательно, на уровне условного рефлекса. Разумом она понимает, что примеру родителей следовать не нужно и даже делает из него вроде бы, на первый взгляд, правильные выводы:
"Ну, вышла ты замуж за самурая - так и выстраивай отношения с самураем! Разберись в его характере, сообрази, как с ним себя вести. Где видишь, что он не терпит вмешательства - не вмешивайся. Где угадаешь слабину в его характере - воспользуйся, придумай, какими уловками можно из него вытянуть желательное тебе поведение. <…> …весь этот душераздирающий мамин пример даже больше, чем отцовские гены, сделал меня существом совершенно другой породы. В семье, в отношениях с мужчинами я женщина восточная, для которой главное - чтобы мужу было с ней хорошо" (с. 45-46).
Однако "разумная" модель семейного поведения оказывается разумной только по форме. Открытая враждебность к мужчине, заимствованная у матери, превращается у Хакамады в скрытую вражду:
"…мужья мои нередко на этом ловились. Я так долго и безропотно позволяла им испытывать мое терпение, безнаказанно проделывать всякие глупые фокусы, что они на этом совершенно расслаблялись и теряли всякий самоконтроль. Где же мужчине, с его всегдашней самоуверенностью и ощущением заведомого превосходства, рассмотреть, что я не проглатываю ответы - я их накапливаю! И когда на фоне безмятежной идиллии следовал удар, сокрушительно жестокий, прямо поддых, - им не всегда удавалось устоять на ногах" (с. 72).
Хакамада понимает, что с ней что-то не так, что ею движут неконтролируемые разумом импульсы, а ее поведение сродни припадку, но, к сожалению, понимает только это. Продолжим цитату:
"Откуда это? Почему раньше ничего не предвещало ничего подобного? Понимаю, что это свойство меня не украшает. <…> …какая-то мина-ловушка… Нехорошо. Но от меня это не зависит" (с. 72).
Поскольку понимания механизмов своего семейного поведения у Хакамады нет, поведенческая модель не меняется и приобретает циклический характер, не обещающий какого-либо позитивного разрешения. Более того, эта навязанная в детстве поведенческая модель касается у Хакамады не только семейной жизни, она распространяется и на ее профессиональную деятельность, заставляя периодически резко менять работу. Для себя Хакамада интерпретирует все эти неурядицы в мифологических терминах "судьба", "чудо" и пытается относиться к циклическим перипетиям в своей жизни со стоическим оптимизмом[15] :
"Я умею проигрывать. Не получилось одно - ну что же, попробуем действовать по-другому. Снова не выйдет - поищем третий путь, четвертый, пятый - но найдем обязательно. Моя судьба демонстрирует мне постоянно: чудес не бывает, но они все-таки есть" (с. 311).
Как бы ей ни были неприятны последствия циклических потребностей менять свою жизнь, как бы рождаться заново, заложенная в детстве навязчивая программа срабатывает с механической неизбежностью:
"Не переношу перемен, ненавижу перемены, пусть даже то, что толкает меня к ним, всегда перевешивает. Каждый раз было так, что я не только семью пускала под откос - это был как бы побочный эффект, следствие отрицания всей предыдущей жизни, всех наработок, успехов и надежд, и непреодолимой жажды начать все заново - с полного нуля. Если у нормальных людей биография делится на периоды, плавно перетекающие один в другой, то у меня всякий раз получается прыжок в новую эпоху, где я существую в другом качестве, в другой роли. Я даже, чисто инстинктивно, начинаю лихорадочно менять внешний облик… Мне как будто необходимо даже зрительно подтвердить, что человека, каким я была вчера, больше нет - знакомьтесь, привыкайте к другому" (с. 69).
Историю своей семейной жизни Хакамада излагает фрагментарно, она не дает полной картины, которую можно было бы последовательно интерпретировать. Однако текст воспоминаний позволяет расставить некоторые сравнительные весовые коэффициенты. Так, наиболее подробно рассказанная мемуаристкой история любви касается не любви к мужчине, а внезапно вспыхнувшей любви к финской мебели, которая "околдовала и лишила способности рассуждать" (с. 64). Характерно, что любовь к этой мебели оказалась более стойкой и продолжительной, чем любовь ко всем четырем мужьям вместе взятым:
"И для всех моих браков любимая моя мебель служила декорацией" (с. 67).
Хакамада очеловечивает свой любимый гарнитур, в ассоциативном смысле эта мебель является выражением ее женской сущности:
"И каких только замечательных людей не принимала она в свои теплые, поднимающие настроения объятия!" (с. 67).
Но, по-видимому, происходит и обратное. Очеловечивая вещи, Хакамада овеществляет себя и близких себе людей, по крайней мере она относится к ним функционально. Первый муж, "большой эстет" (с. 92), за которого Хакамада вышла замуж, чтобы "освободиться от семьи, от опеки" (с. 91-92), упоминается в мемуарах в связи с тем, что привил ей вкус, которого у нее, по ее словам, не было, и научил одеваться. Второй муж был выбран не менее прагматично, в качестве интеллектуального ресурса при перемене места работы:
"Не случайно же я выбрала этого человека себе в мужья! Я делала первые шаги в науке, мне глубоко импонировали люди, захваченные той же страстью, особенно когда они значительно превосходили меня в познаниях и в силе мышления. В такого и влюбилась - не только он сам, вся его компания была в моих глазах окружена ореолом недосягаемой интеллектуальной мощи" (с. 70).
Дополнительным признаком при выборе второго мужа являлась, по-видимому, его ролевая привлекательность. По поведению, он, похоже, напоминал Хакамаде мать, устраивал ей истерики (с. 95), "шквалы замечаний, криков, воплей" (с. 93), позволяя ей тем самым разыгрывать привычную с детства самурайскую роль отца. О третьем муже Хакамада не упоминает, а вот о четвертом и последнем сама говорит в психологических терминах:
"Фрейдисты бы, наверное, сказали, что я всю свою взрослую жизнь искала и наконец-то нашла человека, чтобы заново проиграть с ним свои отношения с отцом, но - с обратным знаком. Сколько было холода - чтобы столько же было тепла, сколько равнодушия - столько же интереса и заботы. Володя и вправду - точный антипод моего отца. <…> Отец до последних дней был рядом со мной, но ни меня не впускал в свой мир, ни в мой никогда не заглядывал. А муж - он мне и друг, и подружка, и партнер по бизнесу (кстати, и по развлечениям тоже), и советчик, и отдушина" (с. 78).
Трудно сказать, сама ли Хакамада пришла к таким выводам, подвел ли ее к ним не слишком грамотный психоаналитик, но факт заключается в том, что, так или иначе, Хакамада уже опредметила свои отношения и с этим человеком. Следуя фрейдистской логике, Хакамада рационализировала отношения с мужем, убрав из-под них эмоциональную основу. Брак, конечно, может продолжаться, например, как брак по расчету или из каких-то других соображений, но эмоциональные мотивы для продления отношений с этим мужчиной у нее уже отсутствуют[16].
По той же фрейдистской логике редукция любви к себе и партнеру по браку должна компенсироваться избыточной любовью и близостью к детям. Судя по тексту воспоминаний, Хакамада подтверждает эту закономерность. Это касается как ее собственных детей ("…сын, мой ненаглядный Даня, сколько я его помнила, поддерживал меня во всем" - с. 143), так и предпочтений при общении с чужими людьми. Хакамада неоднократно подчеркивает, что со сверстниками и пожилыми людьми ей трудно (с. 214), "по-родному" она чувствует себя исключительно с молодежью (с. 143, 149, 213 и т.д.).
В завершении раздела можно сказать, что на момент написания воспоминаний у Хакамады гендерные оценки противоположного пола и гендерная самооценка являлись сильно заниженными. Она не ценит ни мужчин (партнеров по браку), ни себя (как женщину). С ростом гендерной самоидентификации и соответственным повышением уровня самооценки, а такой процесс у Хакамады, как мы показали выше, активно происходит, в ее сознании параллельно должен идти процесс увеличения ценности альтернативных, мужских образов. Трудно сказать, когда эти процессы придут к своему завершению, но, надо надеяться, что с какого-то момента Хакамада перестанет писать черновики и начнет выстраивать свою семейную жизнь набело, один раз.
О женском стиле в политике.
Как принадлежащие к типично женским текстам воспоминания Хакамады не отличаются выработанным понятийным аппаратом, зато они ассоциативно прозрачны и верифицируемы. Ассоциативный фон позволяет вычленить те образы, с которыми Хакамада соотносит свою политическую деятельность, и с их помощью попытаться описать представления, которыми она руководствуется в своей работе.
Большинство женщин любит праздники, у большинства из них частная жизнь обоснованно стоит на первом месте. Для полноценной эмоциональной жизни одной работы им не достаточно, и Хакамада среди них не исключение:
"…у всех прекрасное настроение, и шампанское, я красиво одета, все, что было накануне, вылетает из головы - просто радуюсь неожиданному празднику и съедаю этот праздник до последней крошки. А наутро опять - полное переключение: совещания, встречи, доклады до позднего вечера, ни минуты пустой" (с. 115).
Политические выборы Хакамада тоже воспринимает как праздник, как не идеологическое, а эмоциональное соперничество:
"Неужели вы всерьез полагаете, что народ слепо верит предвыборным обещаниям? Да нет, конечно. <…> Но эти широкие, щедрые жесты - непременная часть зрелища, праздника, каким, по идее, должны быть выборы. С их помощью кандидат посылает в толпу внятный сигнал; "Я вас люблю!" "И мы тебя любим!" - несется ему в ответ. А что стоит за всем этим - будем разбираться потом, когда праздник кончится и настанут скучные деловые будни" (с. 109-110).
Для Хакамады выборы - это своего рода бал дебютанток, смотрины, после которых в случае успеха для женщины начинается новая жизнь, смысл которой ей еще предстоит узнать. Для нее это уже обобщение собственного опыта:
"…я победила. Что же дальше? <…> Ходила по Думе, как потерянная. Какие-то совещания, какие-то группировки, партии со своими системами - и тут я, девочка из бизнеса, которая вдруг стала депутатом. Мне помогли ребята из других регионов, такие же дебютанты в политике, которые выиграли выборы наполовину за счет своей дикой энергии, а наполовину - по чистой случайности. <…> Мы быстро углядели друг друга. Каждый узнавал в других свой собственный портрет: та же энергия, та же жажда самореализации и та же растерянность" (с. 151).
Как для большинства нормальных женщин, политика для Хакамады - не абстракция, не совокупность идей, это в большей степени среда или место, где она происходит (с. 105, 108); для того, чтобы заниматься политикой, ей необходимо присутствовать на соответствующем рабочем месте. С этим представлением коррелирует другая чисто женская черта, зависимость интеллектуальной деятельности от чувств и внешних обстоятельств:
"Невозможно следить за юбкой и одновременно сосредотачиваться на важном разговоре. Сидишь в глубоком кресле, колени на уровне носа, если от них отвлечься, юбка сразу уползает вверх. О чем можно в таком положении думать?" (с. 102).
Поэтому политик в ее представлении - это не столько генератор идей и борец за их воплощение, сколько актер, глубоко вжившийся в образ политика:
"…мои долгие поиски увенчались успехом. Создался визуальный образ, в точности совпадающий с содержательной "начинкой" имиджа, как он мне представляется" (с. 103).
Для Хакамады основной признак политика совпадает с основным женским качеством - это привлекательность и умение производить впечатление на окружающих:
"Полюбят вас или нет - вопрос второй, а первый - вас должны знать, узнавать в лицо" (с. 89); "Все проблемы, связанные с собственным имиджем, я решаю самостоятельно. <…> Этот навык появился у меня задолго до прихода в политику. Добавилось только то, что если раньше заботы о производимом впечатлении были делом сугубо личным, то теперь они переместились в область профессиональных занятий" (с. 90); "Когда после победы на выборах я пришла в парламент, журналисты меня сразу выделили: такого депутата мы еще не видали!" (с. 100); "Мне интересно оставаться женщиной, быть кокетливой, быть гибкой, не только в отношениях с людьми, но и в том, как сидишь" (с. 100-101).
Идеи и цели для Хакамады, как для нормальной женщины, не столь существенны, они, как говорится, даны ей генетически. Поэтому при выборе политических партнеров она позволяет себе руководствоваться их потенциальными возможностями, выбирает не идеи, а энергичных носителей идей:
"Вот таких людей я стараюсь разыскивать. <…> У них энергия хлещет через край, у них руки чешутся - делать. Нужно только найти цель. Мне очень везет на такие встречи, что не удивительно. Когда вы приучаетесь существовать в высокоэнергетическом поле, то обретаете способность угадывать таких же людей - как одно животное чует издали запах другого, подобного ему" (с. 113).
Продолжая эту тему можно процитировать рассуждение Хакамады о примате политического чувства над политическим разумом, в котором Россия представляется ей то ли в образе любовника, то ли в образе жениха, который требует от Хакамады не только умений, но и искренности чувств:
"Для серьезных занятий политикой необходимо иметь внутренний компас, который я назвала бы чувством страны. Я знаю о России гораздо больше, чем могу подтвердить ссылками на информационные источники, на книги, на высказывания сведущих людей. Чувствую ее болевые точки, пределы ее выносливости. Чувствую вулканическую мощь задавленной, не получающей выхода энергетики. Чувствую, что пойдет ей на пользу, а что скорее повредит. <…> Далеко на этом чувстве не уедешь. Но когда оно почему-либо замолкает, никакие умственные усилия результата не дают. Все рассыпается - консультации, отчеты исследователей, информационные материалы, письма - и не сваривается ни в какую политическую идею" (с. 118).
Впрочем, у Хакамады бывают на этот счет и депрессивные ассоциации, когда она сравнивает Россию с собой, тогда Россия - это "странное дите, которое никому не нравится" (с. 268).
Как истинная женщина, Хакамада хочет занимать в России высокую государственную должность не для того, чтобы иметь власть над людьми, это мужская потребность, а чтобы получать общественное внимание:
"…постоянно быть на виду и на слуху. Это затягивает. Общественное внимание - очень сильный наркотик, почти такой же ядовитый, как и власть. Переживаешь восхитительные, неповторимые минуты…" (с. 207).
Она не идеолог и не миссионер. Хакамадой управляют нормальные женские потребности и мотивы, для жизни ей необходимо радоваться (с. 138), получать удовольствия ("собраться и повеселиться от души", "вкусная еда, хорошие напитки, музыка" - с. 114), вызывать к себе любовь и дарить свои чувства, как в широком значении этого слова, духовном (с. 144), так и в узком, "энергетическом" (с. 147). Даже свобода в ее представлениях не абстрактна, не является юридической, политической или философской категорией, она наполнена конкретным смыслом, это свобода раскрытия своего энергетического потенциала: "выбросы энергии, в которых я уже привыкла находить свое подлинное "я"" (с. 147, 309, 384 и т.д.)[17].
Роль, которую Хакамада выбрала себе в политике, тоже типично женская. Это роль хозяйки политического салона, своеобразной Анны Павловны Шерер. При том, что безусловная ценность для Хакамады - это общение, особым своим достоинством она считает умение собирать людей и выслушивать их:
"Придумать… встречу, создать атмосферу, помочь разговориться. Им… приятно мое присутствие, не потому что я женщина, а потому что политик слушающий, а не вещающий" (с. 219); "Эта роль мне подходит. Я умею слушать. У меня нет ревности ни к чужим мыслям, ни к чужому успеху, поэтому мне легко не только общаться, но и соединять людей, выстраивать между ними мостики" (там же).
В выборе роли слушающего политика для Хакамады есть индивидуальный психологический смысл. Слушающий, тот, кто обращает внимание, с одинокого детства являлся для нее высшей ценностью, своего рода личным божеством. Теперь она готова сама сыграть эту роль, которая в ее представлении значительно выше роли говорящего политика[18].
С осознанием своего высокого предназначения Хакамада, по-видимому, почувствовала внутреннюю готовность к исполнению роли президента страны. Произошло это не сегодня и не случайно. Хакамада готовится к президентским выборам как минимум с 1999 года. В ее воспоминаниях имеются не только фрейдистские оговорки на тему женщины-президента (с. 195), но и план президентской работы, включая создание "нового министерства с очень красивым названием" (с. 335). Для нее такой шаг естественен и абсолютно серьезен. Она положительно убеждена в своей способности сыграть роль президента именно как женскую роль, если, конечно, страна обратит на нее внимание и на эту роль выберет.
Нужно подчеркнуть, что при этом Хакамада остается достаточно скромным человеком, она не склонна преувеличивать свои способности и возможности. По характеру привычных оценочных эпитетов ("тяжелый, трудный, мучительный, сильный, упорный, невыносимый, напряженный, слабый, грязный, простой" и т.д.) она не гностик, не романтик и не гедонист, она принадлежит к праксическому, наиболее массовому типу людей, которые получают удовлетворение от своей деятельности вне зависимости от того, чем они занимаются[19]. О своих интеллектуальных способностях она не слишком высокого мнения (с. 210-211), своим наиболее ценным внегендерным качеством она считает трудолюбие и предпочитает, - используем ее образное выражение, - ходить пешком, "ощупывая каждый метр трудной дороги собственными ногами" (с. 341). Не отказывая себе в некотором внешнем своеобразии, она не противопоставляет себя основной массе людей, располагает свое "я" среди, а не вне общей массы:
"Я - цветок иного вида, и не сомневаюсь, что мое присутствие тоже необходимо для баланса. Я не стремлюсь подниматься вверх, я стараюсь удержаться в горизонтальной плоскости, чтобы в дальнейшем не я персонально, а мы - народ, страна, - могли начать восхождение" (с. 217).
Более того, Хакамада признает, что среди политиков есть много людей, на которых она смотрит снизу вверх. Это "светочи", такие как Чубайс или Задорнов (с. 167), это энергетические титаны вроде Ельцина и Черномырдина (с. 182), это обаятельные "монолиты" типа Лужкова (с. 187,190) и политические "звезды", такие как покойная Галина Старовойтова (с. 200). Хакамада, не смущаясь, говорит о том, что перед многими политиками, как мужчинами, так и женщинами, она преклоняется.
Как многие женщины, она не стыдится признавать, что пользуется уже готовыми знаниями, хотя и не прочь иногда дать им практическую оценку (с. 161-162, 209, 247), что предпочитает вести "споры о деталях, а не об идеях" (с. 346). Скорее всего, она полагает приемлемым для женщины-политика не насиловать свою натуру, то есть не подниматься выше уровня представлений, ограничиваясь образным или эмпирическим осмыслением проблем. Та же экономика для нее "существует, как солнце, деревья, трава" (с. 336), экономика для Хакамады антропоморфна, поэтому цель ее реформирования, как ей кажется, преимущественно психологическая - это освобождение людей от комплексов (с. 339) или, что то же самое, "высвобождение энергетики народа" (с. 384).
Наверное, сегодня Хакамада действительно уже имеет все основания сказать:
"Я теперь точно знаю, чего хочу и что мне по силам. И оба эти параметра, на мое счастье, совпадают" (с. 211).
Поскольку так или иначе ей удалось реализоваться в политике именно как женщине. На политическом поле она сумела выработать в себе привлекательность, легитимизировать там женское легкомыслие, эмоциональность, даже суеверия вплоть до веры в судьбу и вещие сны (с. 137). Парадокс Хакамады заключается в том, что при всей необычности своего поведения она выглядит на политической сцене не только естественно, но и естественнее большинства прочих политиков. Она не смущается перед телекамерой (с. 83) и привлекает к себе внимание не потому, что это дано ей от природы, а потому что это нормальное для большинства женщин умение - в результате многолетней борьбы за свою женственность - у нее превратилось в искусство. Даже ее либерализм близок избирателям. Слушая и читая Хакамаду, они интуитивно понимают, что для нее либерализм - это в первую очередь свобода женского начала, возможность свободно реализовывать свою женскую "энергетику"[20].
Забавно, но даже подпись у Хакамады - подчеркнуто женская. Начало подписи и ее завершение крупно и четко прорисованы. Между ними располагаются мелкие невнятные штрихи, причем их значительно больше, чем букв в фамилии. Получается подпись человека, который хорошо знает, чего он хочет, и хорошо представляет себе чаемый результат. Все, что располагается между желанием и результатом, он считает для себя совершенно не важным. И готов уступить это другим. Говорят, что так поступают настоящие женщины[21].
По словам ее последнего по времени мужа, единственный недостаток Хакамады - это "наивная серьезность" (с. 233). "Как многие очень серьезные люди, Ирина иногда бывает поразительно наивной" (с. 229) - наверное, с этим наблюдением близкого ей человека нам стоит согласиться. А в качестве независимого подтверждения процитировать одну из имеющихся в ее книжке забавных оговорок:
"Сейчас под кого-нибудь встану, он пойдет вперед, как паровоз, и меня вывезет" (с. 111).
С ее-то ростом… Впрочем, наверное, и президенту важно быть серьезным.
***
Всенародная любовь к Владимиру Путину и его выдвиженцам показывает, что за годы реформ самочувствие общественного организма, похоже, дошло наконец до той стадии, когда ему уже поднадоели политические титаны, светочи, харизматики, герои и маргиналы. Кроме того, надо думать, что телевидению удалось выполнить свою полезную работу - психологически приблизить власть к электорату. Мистика власти стала теряться, власть спустилась из заоблачных высот, стала понятнее, а дистанция между властью и избирателем сократилась настолько, что избиратель начал рассматривать президента страны как собственную проекцию. Возможно, пожилые люди не видят в Путине своего сына, скорее всего, они видят в нем благополучного и воспитанного сынишку соседей по лестничной клетке, причесанного и примерного, мечтая, чтобы свой, непутевый хулиган, с ним подружился. Важно, что тенденция к проективности электорального выбора, судя по всему, началась и в нашей стране.
Поэтому на нынешних президентских выборах наиболее привлекательным качеством кандидата в президенты, наверное, будет является его простота и естественность, а Хакамада, пожалуй, ведет себя сейчас естественнее всех прочих претендентов. Оказавшись вне СПС, в привычной с детства ситуации одиночества, Хакамада не проиграла, а только выиграла. Конечно, ее естественность - женская, но это не мешает Хакамаде претендовать в глазах избирателя на проекцию некоего женского идеала, на образ вечно молодой женщины, не утратившей, а приобретшей с возрастом наиболее ценные женские качества. Кроме того, не надо забывать, что в отличие от многих политиков Хакамада соображает, что говорит, она говорит лучше многих претендентов-мужчин и говорит понятно. Так что, скорее всего она - чудесным для себя образом - добьется значительно большего результата, чем тот, на который рассчитывает.
© А.А. Смирнов, 2004, 07.03.
ПРИМЕЧАНИЯ
|
|
[ВВЕРХ] [ГЛАВНАЯ] [ПОРТРЕТЫ] [ОПРОС] [ПЕРЕПИСКА] |